Закрытый показ. Фильм «Мелодия для шарманки»
(Александр Гордон, Первый канал, 20 января 2012 года)
В студии ток-шоу Александра Гордона "Закрытый показ" собрались:
Съемочная группа:
Елена Костюк (актриса)
Роман Бурлака (актер)
Рената Литвинова (актриса)
Владимир Панков (оператор-постановщик)
Евгений Голубенко (художник-постановщик)
Олег Кохан (продюсер)
Кира Муратова (режиссер и соавтор сценария)
Позиция "За":
Наталья Рязанцева (кинодраматург, сценарист, профессор ВГИКа)
Никита Елисеев (критик, публицист, библиограф)
Евгений Васильев (кинокритик, переводчик)
Олег Аронсон (кандидат философских наук)
Дмитрий Дабб (кинообозреватель)
Позиция "Против":
Мария Безрук (журналист, кинокритик)
Александр Кондрашов (обозреватель "Литературной газеты")
Алексей Слаповский (писатель, сценарист)
Елена Петровская (главный редактор журнала "Синий диван")
Эдвард Опп (директор фотослужбы ИД "Коммерсант")
Обсуждение перед показом фильма
А.ГОРДОН: Первый канал приветствует вас в студии программы "Закрытый показ", которая рассчитана на широкую и глубокую аудиторию. Меня зовут Александр Гордон. Сегодня мы смотрим и обсуждаем фильм Киры Муратовой "Мелодия для шарманки". Фильм, который, к сведению тех, кому придется критиковать кино, получил на тридцать первом Московском международном фестивале приз "За лучшее исполнение женской роли" - Елена Костюк, приз жюри Фипресси, приз Международной федерации киноклубов "За лучший фильм конкурсной программы". На открытом кинофестивале стран СНГ, Латвии, Литвы и Эстонии "Киношок" - гран-при "Золотая лоза" за лучший полнометражный фильм, на Минском международном фестивале в том же, 2009 году приз жюри кинопрессы "Фильм, как явление киноискусства", премию "Ника" Российской академии кинематографических наук в номинации "Лучший фильм стран СНГ и Балтии" за тот же, 2009 год, медаль Союза кинематографистов Армении режиссеру фильма Кире Муратовой на Международном фестивале фильмов для детей и юношества в Ереване. Российская национальная премия кинокритики и кинопрессы "Белый слон" Ренате Литвиновой в номинации "Лучшая женская роль второго плана". Позвольте вам представить ту часть съемочной группы, которая сегодня будет принимать ваши поздравления и… поздравления. Актриса Елена Костюк. Актер Роман Бурлака. Оператор-постановщик Владимир Панков. Художник-постановщик Евгений Голубенко. Рината Литвинова. Продюсер Олег Кохан. Режиссер Кира Муратова. А сейчас начинается самое интересное. Вам нужно очень кратно, тезисно, в одном предложении, адресуясь к миллионной аудитории Первого канала, рекомендовать фильм к просмотрам или нет, учитывая, что фильм не короткий, время не раннее.
МАРИЯ БЕЗРУК, журналист, кинокритик: Я не рекомендую смотреть эту картину сторонникам традиционной драматургии в кино, а также всем тем, кто школе представления предпочитает школу переживания.
НИКИТА ЕЛИСЕЕВ, критик, публицист, библиограф Российской национальной библиотеки: На мой взгляд, всякое настоящее искусство – это всегда удар в душу достаточно тяжелый. Удар в тело – это очень скверно и плохо, а удар в душу – это хорошо, потому что душа, ежели обожжена, справедливее, милосерднее и праведнее она. И если кто-то хочет получить удар в душу очень хороший, крепкий нокаут, пусть смотрит этот фильм. Я думаю, таких сейчас немало.
АЛЕКСАНДР КОНДРАШОВ, обозреватель "Литературной газеты": Я предлагаю тем, у кого есть свободные полтора часа перетерпеть их, чтобы следующий час включиться и спорить. Особенно тех, кто плакал над святочными историями Достоевского, Чехова, Диккенса и других. Перетерпеть и включиться.
ЕВГЕНИЙ ВАСИЛЬЕВ, кинокритик, переводчик: А я бы горячо рекомендовал смотреть этот фильм всем, кто сильно страдает булимией и у кого сильное истощение организма – посмотрите этот фильм и вы получите колоссальный гастрономический импульс, побежите к холодильнику. Пожалуй, такого сильного гастрономического кино вообще в мировой кинематографии давно не было.
АЛЕКСЕЙ СЛАПОВСКИЙ, писатель, сценарист: Мне так же трудно говорить об этом фильме, как было бы трудно слушать, наверное, шарманку на протяжении двух с половиной часов. Шарманку с повторяющейся механической искусственной мелодией... Знаете, были шарманки, на которых картонные куклы крутились? Я не понимаю, почему многих режиссеров ударил в последние годы пафос обличительный, сатирический, патриотический. Но тем, кто хочет сохранить любовь к этим режиссерам, я не советую смотреть это кино.
ОЛЕГ АРОНСОН, кандидат философских наук: Я – большой поклонник творчества Киры Муратовой и этого фильма в частности. Но раз противоположная сторона, все-таки, даже кто-то рекомендует, то я бы незнакомому человеку в вечер выходного дня, все-таки, поостерегся рекомендовать бы смотреть это кино.
ЕЛЕНА ПЕТРОВСКАЯ, главный редактор газеты "Синий диван": Это кино располагает к глубоким размышлениям. То условие, которое вы провозглашаете, обращаясь к глубокому зрителю. Но его очень трудно смотреть. Если зритель готов к двум с половиной часам непрерывного гротеска, то выбор за ним.
ДМИТРИЙ ДАББ, кинообозреватель: Подчас лучшим портретом эпохи является карикатура на эпоху. И фильм "Мелодия для шарманки" – как раз тот случай. Помимо того, что это портрет - карикатура на эпоху, это весьма сильное социальное высказывание и редкое на сегодняшний день в том, что здесь нет спекуляции на желатиновых слезках, на свинцовых мерзостях русской жизни, на кривой дороженьке и так далее. И он заставляет испытывать не только и не столько жалость, сколько иногда еще, может быть, желание посмотреть в зеркало и, может быть, даже возможность увидеть там жлоба.
ЭДВАРД ОПП, директор фотослужбы ИД "Коммерсантъ": Мне было, к сожалению, скучно смотреть этот фильм. Несмотря на некий грамотный сценарий и умеренную интересную стилистику, мне было тяжело его смотреть. Он был очень долгий.
А.ГОРДОН: Спасибо. Кира Георгиевна, у вас есть редкая для режиссера возможность обратиться к аудитории до того, как они фильм увидят. Может, какие-то наставления, может быть, какие-то секреты, тайны?
КИРА МУРАТОВА, режиссер и соавтор сценария фильма "Мелодия для шарманки": О, нет. Пусть смотрят своими свежими глазами. Я даже думаю, что все эти предыдущие наставления ни к чему, потому что на самом деле каждый смотрит с нуля. Как может, так и смотрит. Так и я смотрю чужие фильмы. И никаких наставлений, как надо смотреть кино... Эти наставления мне понравились про еду. Да, очень понравились. Они были оригинальные и простодушные, и поэтому прелестные. Да, я согласна, что надо поесть и до, и после, и, может быть, даже и во время.
А.ГОРДОН: Итак, вы понимаете, что мы сейчас отмели еще ту часть аудитории Первого канала, которая после шести не ест. Что я еще могу сказать? Давайте посмотрим, а потом вернемся к обсуждению.
Обсуждение после показа фильма
А.ГОРДОН: Первый канал, "Закрытый показ", фильм Киры Муратовой "Мелодия для шарманки". Давайте я сразу обрушусь чуть-чуть, а потом отойду в тень. Первое. Жанр. Как я ни пытался отыскать там другое – социальная драма, пародия, комедия, карикатура – для меня это в первую очередь святочный рассказ. Действительно "Мальчик у Христа на елке", пересказанный в нашей действительности. А чтобы уж никто нашу действительность с чужой не перепутал, эта действительность дана, действительно, панорамно, широко, почти энциклопедически. И у меня все время возникал с вами диалог - как у двух старых евреев в трамвае. Помните, этот одесский анекдот? Когда один вздыхает на передней площадке, а другой сзади говорит: "О, он мне будет рассказывать". Я интенцию понял на первой минуте. Потом она подтвердилась на десятой. Я стал искать себя для того, чтобы узнать, подойти к зеркалу и увидеть в себе жлоба. Нашел несколько раз. Господь ревет в пустые уши "Бросайте плоть, пусть гибнут..." Я надеялся до конца на некое чудо преображения, на то, что вы, сказав мне все это в лицо, что, честно говоря, я и сам про себя знаю, что вы потом так лукаво посмотрите, как вы умеете, и скажете: "Иди сюда". И покажете, куда сюда. А вместо этого я получил: "Иди отсюда". За что? Я-то вам чего сделал? Это энциклопедия современной цивилизации, это сатира пародийная и в некоторых случаях карикатурная, или это все-таки святочный рассказ и некая реконструкция того, как было бы на земле тогда, когда Христа забили бы в младенчестве?
Н.ЕЛИСЕЕВ: Я постараюсь ответить на ваш вопрос не касательно жанра, потому что, в конце концов, это не важно. Я постараюсь ответить на вопрос, что мы с вами сделали Кире Георгиевне? Мы с вами ничего не сделали Кире Георгиевне. Мы с вами, вообще, общество сделало так, что в нашем городе замерзают дети. Все. Про это она сказала. Она сказала, что если такое в городе происходит, то вы должны посмотреть этот фильм и ужаснуться. Все. А дальше уже можно говорить о жанре. Вы абсолютно правы, это святочный рассказ. То есть скорее антисвяточный рассказ, потому что даже у "Мальчика в Христе на елке", вы правильно говорите, в конце он все-таки попадает к Христу. А здесь он не попадет к Христу – это слишком будет для вас жирно. Он не попадет к Христу. Вот именно для этого это и сделано.
А.ГОРДОН: То есть мы с вами – сволочи?
Н.ЕЛИСЕЕВ: Да, конечно. Нет, то, что я сволочь, тут сомнения нет.
А.ГОРДОН: И чего делать? Скажите.
Н.ЕЛИСЕЕВ: Исправляться.
А.ГОРДОН: Как, скажите мне? Собак на улице подбирать, или детей?
Н.ЕЛИСЕЕВ: Этого я не знаю. Этого никто не может знать. Но стараться исправиться как-то. Нет, про себя-то я могу точно сказать.
Д.ДАББ: Антисвяточный еще и потому что, что у Достоевского, что у Андерсена "Девочка со спичками", да? Там Бог присутствует. Мне этот фильм на протяжении двух с половиной часов доказывал, что Бога нет и, наверное, его, возможно, действительно нет, и придется нам как-то самим становиться лучше, не уповая на более высший суд.
А.ГОРДОН: Слушайте, если Бога нет, зачем становиться лучше?
Н.ЕЛИСЕЕВ: Для себя и для других.
Д.ДАББ: Для себя.
А.ГОРДОН: Для себя? Все, что было сказано до этого, можно подытожить так. Это мы, мы такие, нам должно быть за нас стыдно, Бог от нас ушел, значит, мы должны карабкаться сами. Скажите, пожалуйста, а были когда-то где-то другие времена, когда не замерзали дети, когда люди относились друг к другу по-другому, когда нельзя было бы на некое общество, которое существовало на земле, составить вот такого рода карикатуру? Когда это было? Где это эльдорадо? Где этот золотой век?
Э.ОПП: Коллега, который говорил о том, что смотря это кино, мы узнаем, что есть дети, которые замерзают на улицах... А вы не знали до этого? Люди, которые отвечает на это фильм своими эмоциями, говорят: "О, так плохо". Я их спрашиваю: "Кто это за человек, который только что узнал? Думающий ли он? Сочувствующий ли это человек, который до этого не знал?". Как Александр сказал: "Я это знаю, а вы мне это два с половиной часа это показывали. Зачем?" Я тоже ждал этого озарения. Покажите мне что делать? Откуда, что, как? Нет ответа. Вы мне дайте новые знания, пожалуйста. Я хочу узнать вашу мудрость.
К.МУРАТОВА: А я и не собиралась. Это не публицистика и не суд. Это вообще не подлежит такому разговору, но вы вправе вести его, какой угодно. Я полагаю, что это трагедия, что это происходит во все времена и всегда. Это просто наблюдение жизни. Если кому-то это все абсолютно известно, что, как, зачем и почему сделано, и кто-то хочет получить отсюда рецепт или правила уличного движения, или как ему дальше жить, то, конечно, это не имеет никакого отношения. Я льщу себя надеждой, что это искусство. Искусство входит к нам через черный ход, а не через парадный. Искусство не дает, как всегда и вечно пишут про мои фильмы, диагноз, рецепт: идите направо, идите налево, потом сделайте то-то, подмигните и вы что-то... Я никого не надеюсь исправить и не думаю, что кто-либо может это сделать. Поэтому существование искусства, если вы причисляете этот фильм к искусству... Я – причисляю. Если вы не причисляете, тогда ищите такие вещи: как нам быть, что делать, как дальше жить и так далее. Но при этом я хочу сказать, что у Зуева... Я должна его реабилитировать. Зуев – это автор литературного сценария. Который я действительно вместе с Женей Голубенко переписывала, дописывала и меняла. Но у него как раз присутствовал в конце Бог. Присутствовал в том смысле, что там одевались маскарадные костюмы и там, значит, ангелочки были, и крылышки были. И мне это все не понравилось. И я это все убрала. Просто чтобы вы больше не адресовали мне это...
А.ГОРДОН: Можно я вопрос режиссеру задам? Кира Георгиевна, а вы кто в этой истории? Демиург, рассказчик, создатель?
К.МУРАТОВА: Я вообще-то просто режиссер-постановщик.
А.ГОРДОН: Нет, так не бывает. Ваш-то взгляд откуда?
К.МУРАТОВА: Значит бывает. Я вообще очень ограничиваю свои функции. Я окончила режиссерский факультет, иногда бывала немножечко в первом своем фильме актрисой, а вообще я – режиссер.
А.ГОРДОН: Вы автор или нет?
К.МУРАТОВА: Конечно, автор этого фильма.
А.ГОРДОН: Я и говорю. Ваша-то позиция где?
К.МУРАТОВА: Вы все хотите меня вывести на позицию политическую и социальную...
А.ГОРДОН: Не социальную, не политическую, а на авторскую.
К.МУРАТОВА: Диагноза, врача. А я - нет, я уклоняюсь, я уклоняюсь. Я просто рассказываю вам историю.
К.МУРАТОВА: У меня – получается.
А.ГОРДОН: Потому что в проповеди уклониться нельзя. В исповеди можно, а в проповеди – нет.
К.МУРАТОВА: Это не проповедь. Это трагедия, это фильм. Все. Вы напрасно думаете, что вы меня собьете. Вы можете высказывать ваше мнение, а я имею свое.
А.СЛАПОВСКИЙ: Трагедия, потому что это очень важное слово. И что меня на самом деле задело? Здесь был задан вопрос, за что? За что персонажей, за что героев этого фильма, за что их так? Почему они все почти выглядят такими монстрами? И у меня ощущение, что это не трагедия, это что-то вроде триллера, когда вроде бы живые дети, в чем я начал сомневаться, поскольку у них пар изо рта зимой не идет (ну, Бог с этой деталью). Но когда я понимаю, что это столкновение людей и монстров не может быть трагедией, когда противостоят выдуманные фигуры, которые, на самом деле, мне кажется, даже не люди, а символы. И я вдруг понял, что если это смотреть не как трагедию, а как фарс, к сожалению, тогда все выстраивается. Тогда я понимаю, что это, действительно, как было сказано, сатира, вернее, карикатура. Одно "но": в карикатуре живых людей, в пространство карикатуры не всовывают. Из-за этого главные герои, которым я сначала очень сочувствовал, вдруг в конце окарикатурились. И последний кадр меня добил, потому что я вдруг понял, что вот эта икота придуманная – это тоже не просто икота человека от страха, это символ. Ребята, подстрочник. То есть такие фильмы надо смотреть с субтитрами. Это не просто так икает, это, понимаете, реакция обездушившего, обессмысленного, обезумевшего мира на смерть мальчика. Мир этот, кроме иканий, ничего предложить не может.
Е.ВАСИЛЬЕВ: Самое главное, что в этом фильме есть, это комедия. Это смех преодоления человеческого существа посредством иронии. Фильм является ловушкой. На самом деле, когда я смотрел фильм на Московском кинофестивале, люди не плакали, они смеялись. В этом страшный парадокс этого фильма.
А.СЛАПОВСКИЙ: Это похвала хуже ругани.
Е.ВАСИЛЬЕВ: С одной стороны мы видим, действительно, эпитет. Мы, по большому счету, ничем не отличаемся от этих детей. Мы так же каждый раз, двигаясь по жизни от Рождества к Успению (там главные герои в переулке Успения умирают), так же не доедаем, так же не получаем этого кусочка счастья. И в этом смысле мы все едины. Но, на самом деле, искусство – оно выше, оно может чуть-чуть приподняться над этой трагедией. И мне кажется, что вы задали очень важный вопрос. Смысл этого фильма в том, что это – комедия и это искусство ради искусства. Вот так, мне кажется.
НАТАЛЬЯ РЯЗАНЦЕВА, кинодраматург, сценарист, профессор ВГИКа, заслуженный деятель искусств РСФСР: Я хотела заметить, что услышала я опять слово "монстры". Часто Киру обвиняли в том, что она каких-то снимает уродов. И должна заметить, что в этом фильме довольно такая понятная человеческая пропорция: количество всевозможных, действительно, уродливых персонажей совершенно соотносится с персонажами абсолютно нормальными.
А.КОНДРАШОВ: Нет, юродивых там больше, чем на паперти.
М.БЕЗРУК: Там одни уроды. Там вообще нет положительных персонажей.
Н.РЯЗАНЦЕВА: Нет. Там почти их нет.
Д.ДАББ: Почему? Олег Табаков.
А.КОНДРАШОВ: Единственный персонаж, более или менее положительный, богатый человек. Но все бедные... Это вообще открытие: все бедные – подонки, вообще, все – подонки в этом фильме.
Е.ВАСИЛЬЕВ: Не все бедные. Не все бедные, это очень важно.
А.СЛАПОВСКИЙ: И дети подонки там.
А.КОНДРАШОВ: И дети там... Все – подонки за исключением одного человека.
Н.РЯЗАНЦЕВА: У Киры всегда жанр контрастный. Она умела делать трагическую оперетту и умела делать карикатуру рядом с трогательными историями. То есть вообще как раз поэтому и получалось то интеллектуальное кино...
М.БЕЗРУК: А мне кажется, что это сказка. Если мы изначально понимаем, что это сказка, тогда все становится на свои места. Мы тогда принимаем эту условность искусственного мира. Та самая условность, которую, если уж вы вспомнили Московский кинофестиваль, то люди там уходили именно потому с показа, что они не могли принять этот диссонанс между сложностью и глубиной... Я была там... Ну, давайте не будем спорить.
РЕНАТА ЛИТВИНОВА, заслуженная артистка России, актриса фильма "Мелодия для шарманки": Я тоже там была.
М.БЕЗРУК: Были зрители, которые не досидели до финала, Ренат...
Р.ЛИТВИНОВА: Ну, там три с половиной инвалида.
М.БЕЗРУК: Можно я закончу свою мысль? Люди действительно выходили из зала те, которые не приняли этой диссонантности между глубиной темы, страшной темы, которая действительно актуальна, и эстетикой, которую выбирает Кира Георгиевна. А финал – он абсолютно счастливый, потому что для этого мальчика смерть – это избавление от страшного мира. И чем такая жизнь, которую два с половиной часа режиссер им предлагает, лучше смерть в детстве.
Н.ЕЛИСЕЕВ: Так лучше бы он отца своего нашел. Он же к отцу шел. Что вы сказали?
М.БЕЗРУК: А мы не знаем, чем занимается его отец.
А.КОНДРАШОВ: Там же был этот скрипач – это, по-моему, и был его отец. И он прошел мимо.
К.МУРАТОВА: Они разминулись.
А.КОНДРАШОВ: Они разминулись. Вот автор написал сценарий, в котором все-таки Христос. А автор фильма вместо Христа оставил икоту. Понимаете, какой переворот? Это авторский произвол. Вообще в этом фильме смешение жанров. Да Бог с ним. Манера актерской игры. Играют профессионалы и играют блестяще, тонко, психологично. Есть топорно. Да Бог с ним. Главное, авторский произвол. Начинается все с того, что я был шокирован, начиная с того, что детей выгнали из электрички. Это неправда. Из этой маленькой неправды рождается много, много... Вот это создание мозаики неправд. Как могут детей маленьких – шесть, семь, девять лет выгнать из электрички? Вот это наслоение того, что вот он взял булочку, не взял булочку. Взял, не взял. Она приходит в магазин, там ест, а почему-то не берет. Множество неправд таких. И, ради Бога, я бы согласился с этим. Но когда каждый раз я вижу сочетание несочетаемого, вот только что блестящий Олег Павлович Табаков, замечательный, он играет хорошего персонажа, я думаю, все, сейчас... Неправда, он дает ему деньги, зная, что он вернется, видит тут же опытный человек этих самых малышей, которые воруют, бьют детей. Он почему-то дает ему деньги, не берет его сразу, сразу не спасает. Куда-то едет и так далее, появляется принцесса, замечательно. Потом та женщина... Пятьсот евро. Вот, она меня не убедила, что она – сволочь.
Н.ЕЛИСЕЕВ: Она и не сволочь.
А.КОНДРАШОВ: Вот противная сторона меня абсолютно поражает тем, что она дискредитирует фильм...
А.ГОРДОН: Секунду, секунду. Мы с вами – сволочи, а эта баба, которая у детей пятьсот евро взяла и слиняла, не сволочь?
Н.РЯЗАНЦЕВА: У нее свои дети есть.
А.ГОРДОН: А у нас с вами нет своих детей?
А.КОНДРАШОВ: Вы бы так поступили?
Н.ЕЛИСЕЕВ: Не знаю.
А.КОНДРАШОВ: К вам подошли двое больных детей, дают "Дяденька, поменяй мне, пожалуйста, пятьсот евро"...
Н.ЕЛИСЕЕВ: Я же сказал, что я – сволочь.
Е.ВАСИЛЬЕВ: Мы бы поступили хуже. Вполне возможно, что мы хуже бы поступили.
А.СЛАПОВСКИЙ: Вы дразните или я не знаю? Вы – серьезные люди, и вы говорите, что вы бы у детей пятьсот евро, и вы говорите: "Не знаю". Скажите мне, что вы дразните, и я все пойму. Я тогда пойму, что вы работаете тоже в шарманочной эстетике. Все нормально.
О.АРОНСОН: Есть структура сказки, где есть волшебные помощники. Это функция. Волшебный помощник. Функция в структуре сказки. Здесь это функция.
А.СЛАПОВСКИЙ: Если там все – функция, тогда мне тоже все понятно. Вы гнобите фильм больше, чем мы.
О.АРОНСОН: Это волшебный вредитель. Это антиструктура сказки, просто...
А.ГОРДОН: А где волшебный помощник?
О.АРОНСОН: Волшебных помощников нет.
А.ГОРДОН: Нет, а где волшебная деталь, волшебный предмет какой-то?
О.АРОНСОН: Здесь вывернутая наизнанку структура сказки, где волшебные помощники становятся вредителями. Все нормально. Абсолютно. Вспомните сказку. Вспомните Пропа, который разложил на детали, как устроена сказка. И этот волшебный помощник Серый Волк, который должен донести куда нужно. В этот раз Серый Волк несет не туда. Всегда. Но все в той же структуре.
А.КОНДРАШОВ: У Достоевского мальчик идет, мерзнет, потому что ему некуда пойти. Некуда. Здесь мальчик идет из тепла в то место, где он замерзает.
О.АРОНСОН: Это ваши личные психологические контакты с Достоевским. Понимаете?
А.КОНДРАШОВ: Спасибо большое. Они еще комплименты нам делают.
А.СЛАПОВСКИЙ: Извините, по Пропу, как филолог, Серый Волк взялся нести Ивана-царевича – донесет. На ходу за ляжки его хватать не будет. Больше того, если уж на орла Иван-царевич сел, так он мясом из собственного бедра его кормит, потому что они в это время союзники. Так что, здесь против сказки все.
О.АРОНСОН: Вот я и говорю о том, что это функция, антифункция такая.
А.ГОРДОН: Погодите, давайте так. Если это антисказка, а сказка – это всегда моральное произведение, то есть в конце сказки есть мораль, да? То здесь, значит, есть антимораль?
Н.ЕЛИСЕЕВ: Вообще-то, не всегда в сказке мораль есть как бы... Какая мораль в "По щучьему велению"? "Ничего не делай, лови щуку"?
А.ГОРДОН: Это вы сейчас рассказываете сюжет. А мораль-то совершенно очевидна. Умей распорядиться тем талантом, который тебе дали.
Н.ЕЛИСЕЕВ: Какой у него талант? Он щуку поймал.
А.ГОРДОН: Вы когда-нибудь ловили щуку? Талант же, да?
О.АРОНСОН: То можно сделать вывод, что мораль в данном случае, в данном повествовании не высказываема.
А.ГОРДОН: Я вижу, как режиссер конструирует некое пространство, назовем его антисказочным, сказочным, энциклопедией, как угодно. Очень точно, подробно рассказывает о своем отношении к персонажам, которые населяют это пространство, потому что мы чувствуем это отношение в каждом кадре. Как снято в ракурсе, что человек говорит, в каком он гриме, в конце концов. Что он несет. Мы выстраиваем некую картину мира Киры Георгиевны Муратовой. А она этих людей не любит. Наверное, несправедливо, но известно, что Кира Георгиевна – мизантроп, и почему она должна любить этих людей, тоже не понятно. Кого любит Кира Георгиевна? Наверное, этих двух людей? Опять не получается, потому что каждый раз камера все дальше и дальше от этих детей. Пространство между сочувствием, а сочувствие вызывается в драме, когда есть психологическое воздействие этих глаз, этих поступков, да? Все дальше и дальше. Камера все холоднее и холоднее. И мы замерзаем вместе с этим ребенком, потому что камера уходит. Это совершенно потрясающий режиссерский ход. Я – за. Я почувствовал себя живым человеком после этого. Но возникает вопрос: если Кира Георгиевна так относится вот к окружающим этих детей людям, то это же уже позиция, это уже мораль. "А" уже сказано. Это – звери, не люди, оборотни, сволочи, никуда не годные, это вообще преступники. Уже сказано. А где "Б"?
Н.ЕЛИСЕЕВ: Не обязательно говорить "Б", если сказано "А". Почему обязательно говорить "Б"? "Б" говорить должны вы.
А.ГОРДОН: Нет, тогда получается... Я спросил Киру Георгиевну: "Где она находится?". Она с той стороны зеркала стоит, что ли? Она нам показывает вот так это зеркало. А так повернуть?
Е.ВАСИЛЬЕВ: Это как раз трудные вопросы, на которые мы все должны отвечать.
Н.ЕЛИСЕЕВ: И потом, вы знаете, я бы очень хотел ответить Алексею Слаповскому по поводу икания. Простите, я забыл, как вас зовут. Дело в том, что это неверно, что все бедные там плохие. Очевиднейшим образом появляющиеся в конце рабочие – это, в общем, хорошие люди. И понятно, что если бы они встретили его еще живым, они бы его отогрели. Это видно. И икание этого рабочего – это вовсе не свидетельство бездуховности, как вы себе собираетесь там подписать. А это просто то, что он испугался.
А.ГОРДОН: То есть дары запоздали.
Н.ЕЛИСЕЕВ: Конечно. Это удар вам поддых. Вы этот удар восприняли. Это очень хорошо, потому что это икание – это антиэстетический удар.
А.КОНДРАШОВ: Нет, это не поддых, а куда-то совсем в другое место.
А.ГОРДОН: На самом деле все это по-боксерски говорить, то, в общем-то, я уже в состоянии грогги нахожусь к концу фильма.
А.СЛАПОВСКИЙ: И поэтому этот удар не сильнее щелчка, на самом деле. Возможно, я увидел больше. Возможно, я увидел эту символичность, которой там и нет.
Е.ПЕТРОВСКАЯ: Вы знаете, я хочу вообще, если это позволительно, перевести разговор в другую плоскость. Я, надеюсь, понимаю социальный посыл этого фильма. Я считаю, что Кира Муратова – мастер. Она делает то, что хочет. Для меня, вы знаете, это, конечно, гротеск. И я начинаю думать, какова природа этого зрелища? Для меня это, скорее, театр абсурда. Это театр. Дети в нем играют блестяще. Мои комплименты. Но театр все-таки – это другой тип зрелища, другой тип изображения. И вот для меня возникает проблема, проблема, если вы позволите так сказать, истончения самой кинематографической материи. Гротеск настолько плотен, каждый квадратный сантиметр этого фильма настолько продуман и настолько четко выполнен, что мне, как зрителю, который любит кино, просто не хватает воздуха. Вы знаете, я долго думала о кино, и какой еще другой режиссер приблизительно снимает в такой же манере? Мне в голову пришел Феллини, который позволяет себе аттракцион в широком смысле этого слова. Но я должна вам сказать, что у Феллини в фильмах есть туман. С одной стороны, это как бы воздух в таком, буквальном смысле слова, сгущение воздуха, а с другой стороны, это как бы метафора самой кинематографической материи. Вот этой материи, мне кажется, несмотря на блестящее исполнение фильма, по отдельным характеристикам, в данном случае не хватает.
О.АРОНСОН: Я хотел продолжить эту линию, но в пользу Киры Георгиевны.
А.ГОРДОН: Вот мы продолжим эту линию в пользу Киры Георгиевны сразу после того, как вернемся в эту студию. Не уходите.
Обсуждение после показа фильма (вторая часть)
А.ГОРДОН: Первый канал, "Закрытый показ", фильм Киры Муратовой "Мелодия для шарманки". Поскольку Кира Георгиевна призналась, что финал переделан, и там, где был все-таки традиционный вылет к свету, к Христу на елку, остались волхвы, которые опоздали с дарами. Многочисленные, кстати, указания и ссылки на евангельскую мифологию, начиная от продавца, который рассказывает нам подробно весь путь Христа в открытках. И открытка, которая падает, избиение младенцев, учитывая, что все это проходит, собственно, в Сочельник. Вот это избавление от Божественного вмешательства, отсутствие Бога в конструкте в этом. Так все-таки, для чего понадобились эти стойкие аллюзии на эту вот христианскую мифологию?
Е.ВАСИЛЬЕВ: Вопрос о наличии Бога в фильме эквивалентен вопросу о наличии Бога вообще. И он не поставлен здесь так однозначно, что он есть или нет. Посмотрите, чем занимается сын, Алексей. Фамилия его Богданов. Он несколько раз перед справочным бюро требует, чтобы его назвали сыном отца. Сын, как мы знаем, это Христос. По крайней мере, претензия на то, что актер Бурлака, который сыграл мальчика, ищущего отца, также и Христос, висящий на кресте, перед смертью возвещает несколько раз к отцу. Мы не можем сказать, я не могу сказать, есть ли Бог. Я верю, что он есть.
А.ГОРДОН: Скажите, пожалуйста, эта жертва героя, актера нашего, она искупительна? Она нас приведет к чему-то другому? Она уведет нас от нашей грешной жизни, которая так пестро и разнообразно показана в фильме?
Е.ВАСИЛЬЕВ: Понимаете, на самом деле, вопрос абсурден. Он не имеет значения.
А.ГОРДОН: Когда есть стойкая драматургическая аллюзия, когда мне говорят: "Слышишь, ты, Ирод современный, что ж ты творишь-то? Никакой Христос бы не выжил при тебе, козле таком. Вот посмотри на себя в это зеркало. Эти распяли? Да они просто подвиг совершили по сравнению с тем, что делаешь ты. Не доживет никакой Христос до своей проповеди. Вот он лежит, вот собрались вокруг него - пастухи, волхвы, неважно кто, вот он умер, всё, его нет больше, потому что ты такой". Как я еще могу это воспринимать? Почему это абсурдный вопрос?
Е.ВАСИЛЬЕВ: Мы помним, что Христос умер, но согласно христианству, он, он вознесся на третий день. Фильм не оканчивается конкретными... Он не дает окончательных ответов.
А.ГОРДОН: Дает. Потому что мы только что услышали, что в сценарии вознесение было. А в фильме его нет.
Н.ЕЛИСЕЕВ: Это грубовато.
А.ГОРДОН: Я и спрашиваю, как этот конструкт работает на нас?
Д.ДАББ: На самом деле, уже было два тезиса, с которыми не могу согласиться категорически, пока не возражу, не успокоюсь. Первое, по поводу того, что это не живые дети, а образы. Я с этим согласен, потому что да, нарочито такая, немножко ненатуральная игра. Дети, девятилетние, десятилетние, которые употребляют слова "иждивенец" или "аккуратистка", да? То есть, для меня это был изначально образ и реагент, назовем так. Он попадает в среду, и дальше мы видим человеческую реакцию на это.
А.ГОРДОН: Слушайте, вся драматургия строится именно таким образом.
А.СЛАПОВСКИЙ: Нет, мы видим реакцию не человеческую, а реакцию среды.
Д.ДАББ: Естественно, но тут есть один принципиальный момент, для меня совершенно принципиальный. Вы сказали, что этих детей окружили монстры, да? Я не вижу, где вы там нашли монстров. Двое детей, которые не умеют даже завидовать – это показано в фильме – то есть они соблюдают все заповеди, и понятно, что они в этом мире не выживут, но это наш реальный мир. Где вы увидели монстров? Смотрите, ситуация: у людей праздник, свой дом, свои дети, курочка, заливное, все, и тут два чумазых ребенка. И вы у меня спрашиваете: я украду пятьсот евро у ребенка? Я – нет! Но что, никто не украдет? То есть, я не видел там монстров, я видел обычных людей.
А.ГОРДОН: Нет. Погодите, тогда вы – нет, тогда вы делаете перенос, перенос страшный, на самом деле. . Вы знаете, что вы сейчас говорите? Вы знаете, то же самое, что Кира Георгиевна говорит: "Это не про меня, ребят, это про вас".
А.КОНДРАШОВ: Это передергивание.
А.ГОРДОН: Про кого "вас"? Про кого вас-то? Да вот про вас.
Д.ДАББ: Нет. Слушайте, зачем мне красть пятьсот евро у детей, если у меня есть зарплата больше? Если обо мне говорить.
К.МУРАТОВА: Я этого не говорю никогда. Запомните это раз и навсегда. Я этого не говорю никогда: это не про меня, а про вас. Это все, что я делаю, это всегда, в первую очередь из меня высосано. Вот, из моего пальца. Понятно?
А.ГОРДОН: Поэтому я и спросил. Вы-то где? Я и спросил.
Д.ДАББ: Женщина после внутренней борьбы взяла пятьсот евро у детей, да? Для этой женщины эти пятьсот евро – это, может быть, полугодовой бюджет. И вы спрашиваете у нас, украли ли бы мы пятьсот евро у ребенка?
А.СЛАПОВСКИЙ: Там не стоял этот вопрос.
А.ГОРДОН: А пятьсот тысяч евро вы украли бы у ребенка?
Д.ДАББ: Извините, я, напротив, занимаюсь благотворительностью в этой жизни. И я детей вижу регулярно брошенных... Но мне сейчас доказывают, что мы живем по Астрахану, что нас окружают милые, хорошие люди, они живут этом мире. И я понимаю, что если вы считаете, что то, что происходит, ненатурально и это нет, значит, мы с вами живем в разных мирах, и фильм Киры Муратовой именно поэтому надо смотреть! Потому что это - правда.
К.МУРАТОВА: Понимаете, на самом деле я должна помалкивать. Но я хочу сказать, что вы все это выдумываете, с моей опять-таки субъективной... Я не понимаю, что за монстры. Я думаю, что есть ошибка в этом фильме, которая существует во многих фильмах. Одна ошибка. Надо было все время писать бы титры "этот человек не знает, что происходило с детьми до встречи с ним", "Следующий человек не знает, что...". Он понятия не имеет. Он видит каких-то озорников, которые звонят в двери, балуются, крадут хлеб. Он не знает, кто эти дети, что у них нет отца-матери. Наверное, да, это такая такая аберрация, такая ошибка. И поэтому вам кажутся эти люди монстрами. Они вообще не монстры. Просто вы думаете, что они знают столько же, каждый следующий персонаж, сколько знаете вы, смотрящий фильм от начала.
Д.ДАББ: И еще один важный момент! Там показаны совершенно разные люди из разных страт. Вот мы иногда все меряем по себе. Надо понимать, что люди другой страты мыслят другими категориями. Помните анекдот? Разговор нищего и "нового русского"? Я не ел семь дней. – Ну, надо себя заставить. Люди, действительно, мыслят другими категориями. Кто-то видит детей, видит в них хулиганов, кто-то видит что-то другое. Мы меряем по себе.
Е.ВАСИЛЬЕВ: Мне бы хотелось опровергнуть аргумент о мизантропии этого фильма. Для этого нужно снять наши извечные вопросы "что делать?" и "кто виноват?". Давайте забудем о судьбе маленьких героев и посмотрим фильм, как бы случайный зритель мог бы посмотреть 15-минутный отрывок. И мы увидим, что режиссер, на самом деле, влюблена в своих персонажей. Чего только стоит одна изысканная Рината Литвинова? На нее можно смотреть вне зависимости от того, что происходит в фильме. А Жан Даниэль? А Нина Русланова? На самом деле речь идет о глубокой интимной привязанности режиссера к этим персонажам, которые по большому счету не сильно отличаются от актеров по внутреннему содержанию. Эти актеры шествуют у нее на протяжении 30-40 лет, снимаясь во многих и многих фильмах. И мы тогда поймем, что здесь отнюдь не нужно ставить глобальных вопросов. Можно смотреть кино и без больших претензий, влюбляясь просто в некоторые отрывки. И это очень важно для понимания кинематографа.
А.СЛАПОВСКИЙ: Вы знаете, если бы это было действительно отрывками. Там же много замечательных мест. Когда я начал смотреть, я начал влюбляться, мучиться, испытывать тяжесть в хорошем смысле слова, потому что понимаю я это все (близко, тяжело), и сопереживать этим ребятам. Но потом... Понимаете, есть такая штука, болевой порог, порог восприятия. У разных людей, но этот закон срабатывает. Кто-то этот порог испытывает через 20 минут, кто-то – через час. Вот уже так больно, когда нужно что-то сделать (наверное, какими-то средствами), чтобы тебя чуть-чуть перевернуло. Потому что я вдруг почувствовал: у меня наступает анестезия, мне не больно. Прошу извинения за процитированное название фильма.
О.АРОНСОН: Может быть, и не должно быть всегда больно. Потому что боль – такая сентиментальная эмоция, к которой нас приучила, например, литература XIX века. Это же тоже конструкция определенная, которая воспитала определенного зрителя. Сегодня то, что делает Муратова, почти не имеет своего зрителя. Потому что в свое время был воспитан зритель, который научился понимать кино как искусство. Сегодня этот навык практически у зрителя массового отсутствует. Есть группа поклонников Муратовой. Они это любят, это кино. Массовый зритель пробиться туда практически не может. Но это не беда Киры Георгиевны. И это не беда массового зрителя. Это несколько другая история кино, другой тип восприятия. Особенно это показательно на том, что мы имеем святочную историю. Сентиментализм XIX века. И Кира Георгиевна показывает, как устроена наша эмоция. Это фактически работа с тем... Хотите, назовите это "анестезией". Что когда мы плачем, мы плачем не по тому поводу, мы плачем мимо. А когда надо задуматься, мы не видим. И мне кажется, вот сила этого фильма в том, что это, как бы, изнутри. Мы сегодня живем, когда кинематографическое удовольствие, демократическое кинематографическое удовольствие уничтожило кино как искусство. И это просто остатки, которые мы имеем. И вот через этот кинематограф можно просто задать какие-то вопросы сегодняшнему времени. Не столько в социальном плане, сколько в плане эстетическом.
М.БЕЗРУК: Простите, пожалуйста. Но я не верю, что такой мастер как Кира Георгиевна может взять остросоциальную тему только лишь для того, чтобы сделать фильм как искусство. Я считываю все флажки, которые она расставляет. И я как зритель должна после просмотра фильма пойти и застрелиться. Потому что нам свойственно чувствовать вину за все, что происходит на экране. Мне режиссер в данном случае даже шанса не оставил. Никакого. Смерть – единственный путь искупить свою вину перед этими детьми.
О.АРОНСОН: Вопрос в том, чтобы чувствовать вину за то, что происходит в жизни, а не на экране.
А.КОНДРАШОВ: Мы достаточно обсудили эстетическую часть. Она очень сложная и интересная...
А.ГОРДОН: Позвольте мне все-таки. Мы недостаточно обсудили, потому что заговорили о контексте, в который вписан этот фильм, так или иначе, в истории кино. Давайте посмотрим, что по этому поводу думает журнал "Сеанс".
Комментарий журнала "Сеанс"
Мы привыкли, что Рождество – это время чудес. Когда переворачиваются страницы календаря, настроение дежурно улучшается, да и люди, вроде бы, становятся светлее. Впрочем, за праздничными хлопотами и подарочной лихорадкой мы, кажется, забываем истинные причины этого умиротворения.
Кто, кому и в честь чего дарит подарки? Ответы на эти вопросы нас давно не интересуют. Привычка превращает таинство в сказочку, чтобы она в свою очередь обернулась чистой сезонной формальностью. А если так, то старик с бородой может оказаться чудовищем и монстром. А оставленные им под елкой подарки грозить нешуточной опасностью.
Реагируя на дежурный дух умиления и умиротворения, источаемый сотнями рождественских комедий и мелодрам, некоторые кинематографисты уже давно смотрят на зимнюю идиллию со смертельной иронией, которая то становится движущей силой для детских комедий, то оборачивается невероятной по силе метафорой опустошения человеческого духа.
В современном кино, превратившем Рождество в маркетинговую уловку, Сочельник все чаще оказывается кошмаром. Дети теряются, подарки выходят из-под контроля, светлый праздник напитывается тьмой. Чуда не случается, потому что ему здесь нет места, все против него.
Строгая к зрителю "Мелодия для шарманки" - это рождественская сказка в чистом беспримесном виде. Или, скорее, антисказка, потому что мир обрушивается на ангелов Муратовой смертельным зимним холодом и каким-то холеным равнодушием. Ни оптимизма Диккенса, которого упоминает мужчина в дорогом пальто, ни даже открыточного благодушия от этого мира не жди. Ведомые злой судьбой дети смиренно идут на погибель при полном попустительстве тех, кто встречается им по пути. Ледяной урожай безразличия вместо рождественских даров. Финал фильма заставляет поежиться от ужаса. Над трупом ребенка – гроздь подаренных доброхотами воздушных шариков. Рабочие, склонившись, застывают над мертвым ребенком. Немая сцена копирует изображение поклонения пастухов. Но нет: это фильм не о чуде Рождества, а об избиении младенцев.
А.ГОРДОН: Когда вернемся, я все-таки хочу обострить сказанные Марией слова о том, что если здесь есть какой-то элемент социальной драмы (а его не может не быть, потому что тема такая), то, возвращаясь к своему первому вопросу, где находится автор, в чем авторский посыл? Кто аудитория этой социальной драмы? Кривое это зеркало? Зеркало ли это вообще? Важно ли это Кире Георгиевне? Или это герметичное кино – кино для кино, кино ради искусства? Об этом – сразу после рекламы.
Обсуждение после показа фильма (третья часть)
А.ГОРДОН: Первый канал, "Закрытый показ", фильм Киры Муратовой "Мелодия для шарманки". И мы, похоже (мне так кажется, по крайней мере), нащупали здесь как бы главный конфликт, который разделил людей по эту сторону и по эту. Конечно, это произведение искусства, конечно, это произведение искусства огромного мастера и совершенно вписанное в контекст творчества Киры Георгиевны. Верно. Но социальный пафос этого фильма, некая нарочитая узнаваемость, карикатурность, как здесь говорили, не позволяет относиться к этому как к герметичному кино. Все равно некий выхлоп на общество, некая дискуссия, и не о достоинствах и недостатках фильма, а о тематике этого фильма здесь звучит. И вот тут, мне кажется, что есть некое противоречие между тем, как сделан фильм, и тем, что в нем говорится. Здесь абсолютно больная история. Но почему это сделано так, чтобы эту больную историю услышали только те, кто и так знает Киру Георгиевну?
О.АРОНСОН: Кире Георгиевне не обязательно обнажать свой социальный пафос. Дело в том, что кино по определению герметичным быть не может. Кино обращается к публике в любом случае, потому что это кино. Если кино герметично, его никто не видит. Это не то искусство, которое может быть рассчитано на посмертную музейную славу.
А.ГОРДОН: И тем не менее, сплошь и рядом в этой студии мы такие фильмы видим.
О.АРОНСОН: Да. Кира Георгиевна делает кино, которое с одной стороны, это, на мой взгляд, это очень продуктивное противоречие. С одной стороны, пытается архаично, подчеркну, быть искусством, а с другой стороны не может не выйти на публику. И вот то, что мы и анализируем, как социальный пафос, заводимся по поводу того, кто хороший, кто плохой, это и есть социальный эффект этого кино, его негерметичность.
М.БЕЗРУК: А почему тогда в этом случае, если это кино, если это искусство, мне режиссер в данном случае не предоставляет как бы, никакого противовеса? Мы видим некое тотальное зло на каждом пути этих детей... Где путь к свету, где очищение? Депрессия – единственный финал просмотра этого фильма.
О.АРОНСОН: Понимаете, вы говорите немножко именно как из XIX века.
А.ГОРДОН: Кино-то архаичное. Значит, мы вправе требовать от него...
О.АРОНСОН: Да, но то, что в литературе, в театре было в XIX веке, в кино находится в немом кино, грубо говоря. А здесь это скорее ближе к современному искусству, которое катарсис не предполагает.
Н.ЕЛИСЕЕВ: Видите ли, мне уже давно в связи с тем, что так добивались у Киры Георгиевны Муратовой, чего же она хотела сказать, хотя она все сказала фильмом и больше ей добавить нечего, что она совершенно справедливо вам и продемонстрировала. И, во-вторых, этим вопросом "Где же путь к свету?" и все такое прочее... Мне все время вспоминался один афоризм Августа Бебеля. Когда ему сказали, что за социал-демократическую партию голосует очень много католиков и протестантов, он сказал: "Религия – это частное дело каждого". Восприятие искусства – это частное дело каждого. Кто-то находит путь к свету, кто-то не находит. Это уже его личное дело. У кого-то катарсиса может не возникнуть и от Гамлета. Он тоже скажет: "Трупов там навалено и выхода никакого нет". У какого-то катарсис может не возникнуть, я не знаю, и от "Криминального чтива". От чего угодно. Это твое личное дело, как ты воспримешь это. Кино – это вода, и искусство – вообще-то вода. Кого-то держит, кого-то не держит. Поэтому спрашивать: "Вы мне не показали путь к свету"… Очень жаль, а что она может сделать?
Э.ОПП: Мы тут обсуждаем, чего не хватает в этом кино. Я согласен 100% с господином Гордоном о том, что вы сказали А, а где Б? А режиссер говорит: "Я не обязан никому". Нет, вы не обязаны. Но чем больше я слушаю эту дискуссию, тем больше я возмущаюсь, что я потратил два с половиной часа на что? В течение двух с половиной часов мне режиссер, автор систематично, грамотно, хороший сценарий, умеренно интересна стилистика и эстетика, мне показывал раз за разом, как кланы, у которых внутри себя слегка сумасшедший бывает, хорошо относятся друг к другу, но плохо относятся к другим кланам, в частности, этим детям. И не признают, не помогают соседу и так далее. Я и так это знаю. Пустота для меня, пустота долгая. Я могу смотреть такое короткометражное кино минут 15-20. А два с половиной – это изнасилование немножко моего времени без какой-то дальше дороги. Хочу слышать. Это элементарный закон рассказа.
А.КОНДРАШОВ: Я хочу поддержать. Было произнесено слово, которое, мне кажется, очень точно. За эти два с половиной часа одно из важнейших человеческих качеств, которые почему-то относят к XIX веку, было изнасиловано. Сострадание.
О.АРОНСОН: Вы хотите сострадать именно в эти два с половиной часа?
А.КОНДРАШОВ: Более того... Вот назвать какое-то слово, отражающее главное в этом высказывании – крушение гуманизма, которое происходило в разные времена, в разные революционные времена, и это абсолютно современно. Это не архаичное кино. Это кино на той волне, которая побеждает. Крушение всего человеческого, крушение главных человеческих качеств, главных человеческих наполнителей – любви, сострадания и так далее.
Н.ЕЛИСЕЕВ: То есть, вы хотите сказать, что если человек снимает фильм про то, как скверно, что в большом городе замерзают насмерть дети, это крушение гуманизма?
А.ГОРДОН: Так кино не про это.
Н.ЕЛИСЕЕВ: А про что еще? Это скверно.
А.ГОРДОН: Вот я и пытаюсь понять, про что.
А.КОНДРАШОВ: Мы начали с Достоевского. У Достоевского ребенок, повторяю, идет и умирает куда-то, потому что ему некуда пойти. Здесь он всякий раз попадает в обстоятельства, заряженные сценаристом и режиссером, и он ими убивается.
Н.ЕЛИСЕЕВ: Так и у Достоевского тоже он убивается. И второе (его-то я очень хочу сказать), мне уже несколько раз это было сказано: "Нам нужен путь, нам нужно, чтобы был показан путь". И, наконец, назвали это слово, "революция". Очень хорошо. Дело в том, что был в России писатель, который показывал социальные язвы и очень хорошо показывал, куда надо идти. И звали этого писателя Горький. И вы знаете, куда он звал.
Д.ДАББ: Вы знаете, я практически окончательно утвердился во мнении, что наши оппоненты, если так можно выразиться, это очень хорошие люди. И это на самом деле прекрасно, потому что я слышал уже тезисы о том, что после фильма хочется застрелиться, потому что чувство вины на себя перекладываешь, потому что так люди не поступают. Это прекрасно, что вы так думаете. Но, может быть, когда вы вернетесь домой, например, зайдите в Интернет так, на народный форум. И что говорят о фильме там. А там фильм, как правило, в 80% случаев, я ради интереса посмотрел, переводит это даже не в социальный, а в социально-политический контекст. И люди пишут: "Вот до чего эти страну довели", или те, или другие. То есть они не чувствуют своей вины за это, они перекладывают вину на другого. Второе, сразу начинается классовый спор. "Вы посмотрите, как богатые жрут, да, детям есть нечего". Другие возражают: "Ну и что, а вот точно такие же нищеброды их ограбили". То есть уже на другой класс это все перекладывают, только не на себя. И если, я говорю, что вы это чувствуете, и я это чувствую, то есть я о своей вине думал много, когда я смотрел этот фильм, это прекрасно. Мы – хорошие люди, но, к сожалению, у нас... Мы все-таки живем скорее по Кире Муратовой, чем по Дмитрию Астрахану. Я имею в виду реальную жизнь.
А.ГОРДОН: Я хочу обратиться к членам съемочной группы. Теперь у вас есть возможность поговорить с аудиторией. Не стесняйтесь.
ОЛЕГ КОХАН, продюсер фильма "Мелодия для шарманки": Здесь прозвучал замечательный тезис, который не развили, по поводу того, что это фильм-ловушка. Я думаю, что состояние нашей сегодняшней дискуссии и то, как мы договорились или не договорились, может быть характеристикой и свидетельством того, собственно говоря, продолжением. Может быть даже, одной из сцен этого фильма. Очень характерно то, что мы не договорились или договорились, непонятно. То есть, в принципе, если снять немножко художественно, смело можно вставлять в эту картину и иметь еще один эпизод.
А.ГОРДОН: А в титрах давать еще адрес счета какого-нибудь детского дома. Чтоб уж совсем было понятно.
О.КОХАН: Приблизительно так. Легкая такая договоренность.
Р.ЛИТВИНОВА: А вот Кира – очень хороший человек и никакой она ни мизантроп. Мальчика надо было убить в конце, иначе бы не было бы этого катарсиса. Я его испытала, я заплакала. Наверно, это какой-то показатель. Ой, конечно, бессмыслица то, что, что мы тут обсуждаем. Вы правда, такие хорошие люди, и, мне кажется, чего вы туда назначились? А про вас я вообще ничего не поняла, что вы думаете. Вы какой-то мутный. Надо быть как-то попрозрачнее.
А.ГОРДОН: У меня здесь другая задача, знаете?
РОМАН БУРЛАКА, актер фильма "Мелодия для шарманки": Меня больше удивили именно некоторые фразы в этой дискуссии. Меня, например, удивило, что спрашивали, зачем это показывали, раз все знают эти проблемы и так далее. Это то же самое, если бы художник нарисовал пейзаж и у него спросить: "Зачем? Деревья же видно везде". Притом, тут половина людей вообще искала, что хотел режиссер сказать в этом фильме вообще. А не проще было просто спросить и послушать Киру Георгиевну? Просто спросить. Искали, искали два часа, что хотел сказать режиссер.
А.ГОРДОН: Ты можешь мне ответить на вопрос, про что кино-то?
Р.БУРЛАКА: Кино, пусть там есть символизм, все такое, но, тем не менее, оно показывает действительно реальную жизнь. Не всю, не во всем размере, но показывает.
А.ГОРДОН: Но для тебя про что кино-то?
Р.БУРЛАКА: Про жизнь.
ВЛАДИМИР ПАНКОВ, оператор-постановщик фильма "Мелодия для шарманки": Оператор не оратор, да. Я услышал просто одну фразу одного из наших критиков в отношении фактуры в картине. Можно, конечно, принести свои извинения за снег, который как бы...
А.ГОРДОН: А мне как раз это понравилось, что он такой, да.
В.ПАНКОВ: Но я услышал другое мнение. Но мы старались, во всяком случае, потому что работать зимой с детьми, ночью и так далее – это как бы из-за этого... Это единственная была проблема, по которой мы работали раньше. И со снегом были очень большие проблемы, конечно, очень большие. Но мне казалось, что мы на тот наш бюджет вроде сделали эту задачу. В остальном, для меня это всегда большой подарок, работа с Кирой. Для меня приоткрываются другие вещи, другой взгляд на мир. Мне очень приятно работать.
Е.ГОЛУБЕНКО: Я в результате этой дискуссии понял только одно, что в принципе, было бы неплохо, чтобы кино оставалось таким немножко детским, ублюдочным искусством, чтобы оно легко проглатывалось, и усилий для его переваривания желательно чтобы не было. Когда мне говорят, что его было тяжеловато смотреть, я думаю, господи, да сколько стрелялок трехчасовых люди проглатывают. Наверно, разная нужна пища. Кому-то нужна тяжелая, кому-то нужна легкая. Я не буду делать вид, что я не смотрю футбол, боже упаси. Я люблю посмотреть, и бокс могу... Но, по-моему, если жрать все время жареную картошку, то, в конце концов, может и стошнить. Нужно кушать разное. И готовить надо разное. Пускай будет дорогой ресторан, пускай. Если кому-то не нравится, это наша беда. Мы виноваты. Я беру на себя. Если кому-то не пошло, я могу извиниться. Вот и все.
К.МУРАТОВА: Я не очень-то считаю правильным вообще участие режиссера, да и всех, кто делает фильм, в подобных дискуссиях на самом деле, потому что я уже говорила про это, что мы все всё сказали, на самом деле. Я, во всяком случае, все сказала. Более того, к дискуссиям подобного и гораздо более жесткого, острого и мучительного, в письменном или в устном виде я уже очень давно привыкла. Я не против таких дискуссий. Я просто считаю, что режиссер, на самом деле, не вправе возражать никому. Он должен скромно слушать. Но иногда это длится-длится. Как вы говорите, фильм вам досаждает, но и дискуссия когда-то надоедает, понимаете? Вот, вы говорите "развлекательное кино". А меня не развлекает развлекательное кино, мне скучно там, понимаете, на том, что называется развлекательное кино. Я делаю то, что мне интересно. По мере своих сил и возможностей я это делаю. Я все вам сказала и больше на самом деле не стоит. Спасибо.
А.ГОРДОН: Мы тут много говорили про XIX век и про его идеалы, на которых большая часть того поколения, к которому я себя отношу, выросла. И мне до сих пор все-таки "тьмы низких истин" дороже "меня возвышающий обман". Но мы с вами живем, действительно, в такое время, когда сколько людей, при этом не важно, люди эти в зале или с той стороны камеры стоят, столько и миров, столько и мнений. Если этот мир убедителен, и вы чувствуете свою ответственность за этот мир, значит, кино получилось, нравится оно вам или нет. Думаю, что это как раз тот самый случай. И призываю вас, как всегда, смотрите вы наше, как несовершенное, может быть, архаичное, может быть, наоборот, авангардное российское кино, потому что это кино про нас. Никому мы больше в мире не нужны, не интересны. Никто про нас кино не снимет. Увидимся.
© 2004-2024, Kira-Muratova.narod.ru
При использовании материалов ссылка на сайт обязательна